Хуторской день близился к концу. Солнце, всё больше наливаясь медным цветом, опустилось за лесополосу. Поднимая небольшую пыль, прошло стадо. Скамеечки вдоль улицы, как обычно, стали заполняться стариками, молодухами с маленькими детьми.
Поколыхивая бёдрами, с пёстрым полиэтиленовым пакетом в руке, по улице шла хуторская красавица Оксана Беденко с сынишкой. Русланчику, так звали мальчика, было около трёх лет. Мальчик полный, губастый и розовощёкий с белобрысыми вихрами и серыми глазами. Шёл он впереди матери раскачиваясь, как утачёк, на совершенно дугообразных, кривых ногах. Русланчик весело смотрел на мир, улыбался чему-то своему, а в руках нёс небольшой мяч, разукрашенный рожицами улыбчивых, как и сам он, зверушек.
- Привет, Оксана, - заглядевшись на молодку и её бутуза, - окликнул я, и кивнул на мальчишку - футболистом будет, - будешь футболистом, Русланчик?..
- Да-а-а! –вдруг закричал во всю глотку Русланчик, потом звонко засмеялся и , по-казав мне язык, спрятался за мамку.
- Я тебе… - смущённо дёрнула сынишку за рукав Оксана, - будет, будет, дядя Юра… Обязательно футболистом… Вырастет, и будет всех отфутболивать, как его пап-ка… - Оксана грустно улыбнулась, и продолжила свой путь мимо скамеечки. Мне стало как-то не по себе. Я встал со скамеечки, посмотрел по сторонам и направился во двор.
Отец сидел у открытых дверей кухоньки на низеньком, самодельном стульчике и чистил картошку.
- Ну, что, Юра?.. Ты бы шёл, включил печку. Сейчас картошку сварим, мясо разогреем – поужинаем.
- Да то можно…
Когда отец поставил на огонь картошку и снова вернулся на свой стульчик, я, вдруг, заговорил про Оксану.
- Не повезло Оксанке Беденко, - сказал, - такая женщина красивая, а муж бросил. Казалось бы, что ему нужно?.. И главное, пацанёнок теперь сирота при живом отце… Ка-кая-то молодёжь безответственная, или бессердечная пошла…
- Нет, - совершенно спокойно сказал отец, - просто сейчас хлопцев сами же девчата и разбаловали. Точно такое отношение к ним и у нас было – после войны. У девичьей мо-лодости век не долог, - раз! – и увяла уже. А счастья всем хочется. Парней-то меньше бы-ло. У девчат, которые постарше нас были – женихи на войне многие полегли. Вот они и пытались устроить свои судьбы как могли. И нас молодых от себя не отталкивали. Многие и взяли себе в жёны подруг старше себя на пять-шесть лет. Да сейчас тоже такое ж положение, как и после войны. Смотри, сколько цветущих мужиков в «горячих точках» сгинуло, в катастрофах разных… А на дорогах – ужас!.. Да ещё пьянка, наркоти-ки… Ох, что я тебе говорю… Мало телевизора, что ли?.. Может оно и правильно, что родила Оксана, надо ж убыль как-то пополнять. Думаю, одна она не останется, женщина и вправду красивая… Нормальный мужик попадётся, так и пацана поднимет, и Оксане счастье будет.
- Хотелось бы верить, - сказал я, хохотнув, - там такой футболист с ней пошёл, кри-воногий, как тюлень толстый, но уже мужская рука нужна… А то дразнил меня, язык по-казывал…
- Футболист, говоришь?.. – отец задумался, потом, - ты на картошку поглянь, должна уже готовой быть…
Я ушёл в кухоньку и вслед услышал:
- А я о футболе первый раз при немцах услышал, да увидел, как они в него играют, - говорил отец. – У нас-то игры свои были, в лапту, например. Только лаптой эту игру в Галушках не называли, а просто говорили: айда, играть в мяч… Резиновых мячей тогда не было, так их из коровьей шерсти валяли. Весной, когда корова линяет, начешут с неё гребёнкой шерсти, увлажнят, а потом в золе катают, до той степени, что он упругий становится, не расползается, крепкий, битой бей - не разобьёшь. Представляешь, если не увернёшься и таким мячом посалят… В общем, всё тело в синяках. А футбол, волейбол – нет, до войны мы о них почему-то не знали.
А тут немцы – площадку расчистили, две команды у них – болельщиков человек, может, триста. И мы, пацаны, конечно между ними. У нас свой интерес там был. Мы же все курили, вот и бегали окурки там собирали… Я один раз насобирал уже с полкармана. А тут немец, наверное, какой-то младший офицер, меня подзывает, пальцем на карман показывает: «Вэг!..» - а сам ладонью от себя показывает, мол, выброси, да мне почти полную пачку сигарет протягивает и опять на карман пальцем тычет: «Вэг, вэг!.. Ай-я-яй»!..»
- Культурный, - отозвался я из кухоньки.
- Да может медик?.. – предпложил отец.
- А что ж ты, окурки выбросил?..
- Ага… Да я пачку как схватил – только немец меня и видел!..
После завтрака, видимо так и не сойдя с волны воспоминаний, отец продолжил:
- А в футбол они не плохо играли. Да что: молодые, сильные, азартные. Правда я футбол и пострашнее видел.
- Что ж за зрелище?.. – с интересом посмотрел я на отца.
- У нас в хате окруженец жил, Женька. Парень лет тридцати, а может чуть больше. Военнопленный, так мы их называли, из тех, что за Дон не успели уйти – немец-то дорогу перерезал. Во многих хатах тогда эти военнопленные жили, и людям это не в тягость было. Вот и Женька у нас жил, пока и немцы не пришли. А они как пришли, сразу начали выявлять красноармейцев и угонять. Куда угоняли – не знаю.
А Женька этот, так нам нравился. Спокойный, весёлый, да ещё и сапожник отличый. Был он сам откуда-то из под Белоруссии, разговаривал смешно, говорил: «У меня и дед, и бацька, и браты – усе обувку шваюць…» Конечно, на прокорм он и себе, и нам зарабатывал… Хотя, мы тоже без дела не сидели, помогали взрослым.
Ты говоришь: культурные немцы были… Конечно. Грязную работу они сами не делали, всё чужими руками старались… Вот и красноармейцев они через полицаев выяв-ляли. Полицаи и у нас в Галушках бывали. Боялись их все. Особенно лютовал Микола – мужик лет под сорок, краснорожий, всегда полупьяный. Не наш он был. Говорили, что откуда-то из-под Купянска.
Так вот этот Микола и пришёл за Женькой с немецким автоматчиком. Завалили в хату, а Женька сидит, сапог чинит. «А ну, выходь!.. Чого расселся…» - говорит ему Микола. Мы сидим, как мыши затихли. Женька в одних штанах и рубашке был. Потянулся, было, за своими сапогами, так этот Микола плёткой его… Поверишь, до сих пор жалко человека. Плётка у полицая витая, с набалдашником… Ну, изо всей силы, как перетянул!.. Бедный Женька так и сел. «Чи нэ поняв?.. Выходь, кому кажуть!.. А немец, автоматчик этот: «Гут, гут, Ми-ко-ля… Так, так…» А полицай на нас, как чёрт глянул, ух-мыльнулся: «А як же з нымы… Тилькы так…».
Выскочил я вслед за ними из хаты. Смотрю, человек двадцать уже таких, как наш Женька, стоят, полицаи и немцы их охраняют. Немцы сразу на Женьку котелки свои понавешали и погнали их. Гляжу, а у Женьки рубаха на спине лопнутая…
Но самое интересное, лютовал тот Микола сильно, а когда немцы драпанули, он с ними почему-то не убежал. Наши как только зашли в Галушки – так сразу его и взяли. А через три дня, смотрим, погнали его на Козинное. Офицер и два автоматчика. Мы, пацаны, издалека, правда, видели, как офицер зачитал приговор, как автоматчики подняли автоматы, и как тот Микола упал. Хоронить его никто не стал, так и валялся, пока собаки не растащили.
А лет через десять после войны, я уже шофёром работал. Еду как-то весной через Козинное. А там на бывших подворьях розы как раз расцвели - красные, жёлтые… Наши, дикие. А они до того пахучие!.. Думаю, надо Наташе сорвать. Подъезжаю, а там наши, галушковские пацаны, лет по десять-одиннадцать им, гоняют что-то ногами. Смотрю, не разберусь. Кричу старшему: «Витька, что это у вас за мяч?..» А он: «Да это череп… На-верно, мужика какого-то… С дыркой…» «А где вы его взяли?..» «Лёнька вон там под вербой его из земли выковырнул и на палке сюда принёс…»
То и правда был человеческий череп и дырка в нём, явно, от пули. «А-а, вон оно что… подумал я, - ну, как Ми-ко-ля, гут?.. Так с вами, гадами, и надо… Только так». Вот такой ещё футбол…
Я совал роз для матери и уехал. Пацанам ничего не сказал: «Пусть, - думаю, - гоняют»… А всё-таки надо было рассказать…
Возврат к списку
