Всё в это утро было весёлым: и раннее улыбчивое солнышко, и бодрый августовский ветерок, и щебетание ласточек на проводах.
Я вышел на улицу, босиком прошёлся по мягкому спорышу к корыту, шумно умылся по пояс свежей, холоднючей колодезной водой, обтёрся висевшим тут же полотенцем.
- Проснулся?.. – услышал голос отца.
- Ага…
- Ну, иди скорей, давай перехватим, - позвал он из малюсенькой летней кухоньки, сооружённой во дворе ещё с покойной матерью Натальей Егоровной, - а то картошка остынет…
Они не успели позавтракать, как хрипло залаял вечный дворовый сторож Азор и в проёме открытых дверей кухоньки появился дядя Саша Бузин. Вид у него был тяжёлый. И без того тёмная кожа на худющем лице, отливала синевой. Некогда чёрные острые глаза подёрнулись слезливой поволокой, единственное дело – чёрные, без единой сединки волосы, несмотря на солидный возраст, напоминали о былой его красоте.
Дядя Саша всю жизнь пас совхозный скот. Трезвым в то время бывал от выходного до выходного.. Детей у них с красавицей и певуньей Марусей не было. Теперь он был пенсионером. Следовательно, выходные у него были каждый день, ну, а чем он занимался в выходные, уже сказано.
Дядя Саша держал в руках литровую банку с молоком, даже не накрытую крыш-кой.
- Ванюш, - обратился он к отцу, - я тут табе молощка принес, свеженького…
- Саш, да не надо мне молока, - отмахнулся отец, - налить я тебе и так налью – вижу, не гарно тебе…
- Не-е, Ванюш, я ж не христарадничать пришёл, я на молоко поменять…
Отец махнул рукой, достал со стола баночку с самогоном, налил стопку, отрезал хлеба и положил перед дядей Сашей вилку. Тот выпил, взял с тарелки кружочек нарезанного огурца:
- Ничаго не надо, Ванюш, я так, «врагом народа» загрызну, - так дядя Саша называл огурцы за их малокалорийность.
- Да бери хоть картошку, хоть мясо, а то твой «враг народа» тебя до добра не доведёт…
- Было бы чем жевать, - пьянея, отмахнулся дядя Саша, а потом, - Юрик, а хощешь, я табе немецкий стишок расскажу?.. И тут же продекламировал:
«Дер фатер, унд ди муттер,
Поехали на хутер,
Авария случилась,
Цвай киндер получилось…»
Это мы у школе ущили, - пьяненько засмеялся он и спохватился, - ой, Ванюш, ни-чего, что я такое мелю при Юрию?..
- Да я думаю, что он уже всяких таких аварий навидался, - ухмыльнулся Иван Васильевич, - уже за сорок хлопцу.
- Ну, не ругайте меня, не ругайте, - засуетился вдруг дядя Саша, - побег я…
Он красноречиво посмотрел на стопочку, стоявшую на краешке стола, потом резко развернулся и бодренько отправился со двора…
- Во, видал немца?.. – улыбаясь, спросил у меня отец. – Я вот, когда в Германии служил, так у нас тогда такой анекдот ходил: застал комендантский патруль нашего солдатика, который с немкой гулял. Тот разволновался, немецкий-то язык – через пень коло-да, - кричит девушке: «Ком за угол, ихь попух!..» Да-а-а, много нас таких немцев там было…
Отец помолчал, потом вдруг хохотнул:
- Был тут и у нас в войну один такой «немец», толмачом его хотели фрицы сделать.
- Как толмачом? – не понял я.
- Переводчиком… Немцы тогда всё чаще и к нам, и в соседние хутора наезжать стали… На машинах, на танках… Страшно было.
Один раз пошли мы с Петькой Чудным и Митей Филипповым на Мачуги. Там в войну хат двенадцать стояло. Митя нашёл и припрятал там, в овраге, наган и хотел его нам показать. Только туда прибежали, смотрим, машина, большая такая, жмёт прямо через бурьяны. Остановилась около хаты тётки Надёги Петровой. Видим, немец что-то ей говорит, руками размахивает, а она плечами пожимает. Мы, конечно же, туда побежали. Тогда немцев мы уже не боялись. Даже окруженцы, кто к Дону не дошёл, в гражданское попереодевались и у хуторян многих в хатах жили. Жил и с нашей мачехой спокойный солдат Женька, лет тридцати – обувь всем чинил. Ладно, о нём как-то в другой раз… Так вот, подбегаем, а их, немцев, четыре человека. Тот, что с тёткой разговаривал – офицер, и все они уже тётку оставили и перешли к её соседу, деду Алексею Анисимовичу, который стоял около своей хаты и покашливал, потому, что курил очень крепкий табак-самосад. Офицер подошёл к нему и что-то сказал. Никто ничего не понял и хозяин подворья ему ничего не ответил. Тогда офицер подошёл к сараю, стал дёргать за солому на крыше и говорить: «Хой, хой…», или «хай», на чай было слово похоже - после, конечно, выяснилось, что ему сено было нужно и он как мог пытался объяснить это.
Алексей Анисимович позвал свою самую младшую дочь Прасковью, мою ровесницу, и послал её ещё за одним соседом, дедом Фёдором, отцом Витьки Толмача, мол, немцы приехали, чего-то требуют, а чего – понять невозможно. Ты ж, наверное, не знаешь, отчего Витьку Толмачом прозывают?.. Сейчас узнаешь…
Резон был в том, что дед Фёдор вроде как тоже в плену у немцев был, как и дед Тимоха. До войны, бывало, мужики его спрашивали, как будет то, или иное слово по-немецки, а он переводил. Может и не совсем точно, но мужики верили.
Тут мы с Петькой и Митей уже совсем рядом с немцами стояли. Они на нас по-смотрят и ничего, не прогоняют. Глядим, бежит Прасковья, а за нею дед Фёдор с палочкой ковыляет.
Алексей Анисимович на деда Фёдора пальцем показывает и говорит офицеру: «Ему кажи, он понимает…»
Подошёл дед Фёдор к немцам – офицер говорит: «Гутен таг…» А дед, может, за-был, а может и не знал как ответить. Стал и стоит, на офицера молча смотрит. «Гутен таг…» - опять сказал офицер. Дед Фёдор постоял молча, а потом рукой махнул и говорит: «Так-так…»
Немцы переглянулись и офицер со словами: «Хой, хой!..» - опять стал дёргать со-лому на крыше сарая, в котором стояла корова Рябка Алексея Анисимовича. Офицер начинал сердиться. Дед Фёдор понял, что нужно что-то говорить, кивнул офицеру головой, мол, понял, и, повернувшись к Алексею Анисимовичу, сказал: «Немец говорит: отдай корову, а то хуже будет. Видишь, они с оружием и шутить не собираются…»
Прасковья, услышав это, заплакала и побежала звать мать – бабу Лиду, а Алексей Анисимович сказал: «Дулю им, а не Рябку…». «Как знаешь, - пожал плечами дед Фёдор, - сказали, если что, всех расстреляют…»
Алексей Анисимович растоптал цигарку, плюнул, пошёл в сарай и начал отвязывать свою Рябку. Выскочили из хаты и с плачем побежали к нему баба Лида и Прасковья…
- А вы что? – спросил я.
- А что мы? Мы пацаны… Стоим, смотрим, что дальше будет. Немцы опять переглянулись, а один вдруг как засмеётся: «Найн, найн!..» - наклонился, сорвал пучок травы и стал показывать, будто бы он его ест, а потом стал махать руками, будто косой косит. Лишь тогда все поняли, что немцам сено понадобилось.
Сена немцы набрали из скирды, что буквально перед их приходом галушковцы и мачужане заскирдовали рядом с кошарой, где до войны размещались овцы, но их угнали. Солдаты поехали к скирде своей машиной, а мы побежали следом. Они выдёргивали из копны пучки сена, нюхали его и хохотали. По видимому, приятный запах разных цветов и трав очень нравился им. В кузове машины были скамейки для перевозки людей и немцы набрасывали туда сено вилами навалом, поверх этих скамеек, а нас заставили раскладывать и утаптывать его, чтоб больше влезло. Потом уехали, а за работу нам ничего не дали. Хотя мы, голодные пацаны, надеялись, что они нам хоть галет дадут – был у них такой хлеб, похожий на печенье, только побольше, наподобие хлебцов наших, спрессованный сильно очень, сухой, его перед едой распаривали на пару и он прямо как хлеб настоящий становился. Правда, уж если галеты нам в руки попадали, так им не до пару было, мы и сухими их сгрызали. Но не дали нам немцы, на сей раз ничего, хотя к этому времени и Петьку, и Митю, и меня, немецкие солдаты уже заставляли на себя работать, но давали за работу что-нибудь съестное. Меня один, пузатый такой, заставил маши-ну мыть. Я помыл, а он пальцем меня поманил: «Коми я-а…» Я подошёл, так он мне бубликов дал и колбасы, целое кольцо… То-то мы дома пировали… А эти такие вот оказались. Не пойму только, чего это они без переводчика приезжали?.. У них это, вроде, чётко поставлено было. Может как-то по собственной инициативе?.. Так для немцев это тоже маловероятное дело.
А над дедом Фёдором долго в хуторе смеялись, так Толмачём и прозвали. Вот и Витьку по наследству Толмачём окликают. У нас так: хоть делай что, хоть говори, наперёд десять раз подумай, а то вот так, как дед Фёдор ляпнешь, то и внуки не расхлебают.
- И что ты собираешься делать? – закончив свой рассказ и похрустев пальцами, зевнул отец.
- Пойду, почитаю, там у меня книжица интересная.
- А я прилягу. Может, вздремну…
Утро было в разгаре. Ласточки с криком и писком пикировали над большим серым котом, который, прижав уши и жмуря глаза, сидел на приоткрытой двери сарайчика в не-посредственной близости от их гнезда. Ласточки старались прогнать кота. «Ко-ко-ко, ко-ко-ко!» - тревожно поддакивал им красно-чёрный громадный петух, по кличке Пётр Кузьмич.
- А ну, брысь!.. – я взмахнул рукой в сторону кота и кот мгновенно исчез в неиз-вестном направлении. «Во!.. - подумал я, - и никакого толмача ему не надо – всё понимает, без перевода…»
Возврат к списку
