- Глянь, бать, - я протянул отцу, найденный в одном из многочисленных ящиков, предмет. В гараже, где мы наводили порядок, было не так уж светло, потому, только взяв в руки, отец разглядел рогатку.
- А-а, пращ... - так в Галушках испокон называли это незамысловатое, мальчишечье оружие, - Интересно чей…
- Не знаю, - пожал плечами Виталий, - судя по всему Толин. Сделан добротно. Но уж точно не мой и не Федин, - высказал я предположение о принадлежности рогатки брату, - почти тридцать лет тут провалялся…
Отец повертел рогатку в руках, попробовал растянуть резину и вышел из гаража.
- А ну-ка, поставь туда на столбик, вон ту банку, - сказал он мне. Потом поискал глазами под ногами, поднял какой-то подходящий камушек, заложил его в пращу, которую галушансковские мальчишки называли слишком упрощённо для боевого оружия – «шкураток», растянул резину: «Отойди!..» - скомандовал сыну, прицелился, -дзынь! – и банка улетела со столбика. От стрелка до столбика было шагов двадцать.
- О, бать, да ты снайпер!..
- А то, как же!.. – по-мальчишески засмеялся отец, - а ну-ка, ставь ещё раз…
Пока я ставил банку на место, отец уже встал на изготовку. Он поднял оружие, резко растянул резину. Послышался щелчок, но банка осталась на месте.
- Э-э, резина старая, - сказал он и бросил рогатку на скамеечку, - порвалась…
Действительно, резина, взятая для изготовления рогатки с автомобильной камеры, от времени потрескалась, утратила свою тягучесть, и хватило её только на один выстрел.
Отец присел на скамеечку рядом с рогаткой, помолчал.
- В войну, - начал он, - мы для пращей брали резину из противогазов. Тянулась хорошо и сила убойная у неё отличная была. Стреляли из праща «дробью» из побитого на мелкие кусочки чугунка, либо выплавляли свинец из винтовочных пуль, заливали его в камышинку, рубили на кусочки, а потом, как старые охотники, катали сковородками. На большую сковородку клали кусочки свинца, а маленькой прижимали и катали, пока дробь не становилась круглой. Это уже была настоящая дробь, для настоящей охоты. Рогатка, ведь, у нас первой кормилицей была. Голубей насбиваем – вот тебе и суп, и мясо. Правда, перевелись они быстро…
Ещё хорошая резина была из камер немецких мотоциклов БМВ. Это мы при немцах узнали. Они, когда у нас в Галушках стояли, так, бывало, колёса на них ремонтировали, а камеры непригодные выбрасывали. Для нас это целое богатство было.
Чем может стрельба из боевого оружия кончиться, мы уже знали. А за рогатки нам никто ничего не говорил… Да, а резина на этих мощных проходимых мотоциклах у немцев, была в большинстве красная. Тот, кому доставалась старая красная камера с колеса, был богачом. За эту резину можно было требовать что угодно: хоть дорогую свинцовую дробь, хоть любую еду. Тот, кому она была нужна, был готов отдать за неё всё.
Однажды промышляли мы по хутору: я, Петька Чудной, Митя Филиппов, ещё не-сколько пацанов. Смотрим, немцы, человек шесть, выкатили из сарайчика БМВ и грузят в кузов «студебеккера». Митя говорит: «Смотрите, у него переднее колесо спущено… Эх, бы камеру стибрить…» Мы ему: «Ты что, немцы ж сразу убьют!..» «Не убьют.» - говорит Митя.
А немцы кричат, две толстых доски сзади к кузову прислонили, и мотоцикл туда по ним быстренько закатили. Погоготали, поговорили и ушли. Обедать, наверное. А в кузов «студебеккера» немец пожилой залез. Полный, рыжий, нос горбинкой и глаза булькатые, серые. Рукава мундира закатаны, на шее автомат висит. Сел он на скамеечку, руками об автомат опёрся и смотрит на мотоцикл, что-то под нос себе мурлычет. Охранять, значит, остался. Это мы уже за ним из терновника наблюдали, которым весь овраг зарос. А нас же туда прямо как магнитом притянуло. От сарайчика до терновника метра три – ну, может, больше… У Мити Филиппова, будто шило в одном месте: «Гля, пробитым колесом в нашу сторону развёрнутый… Щас полезу, вырежу камеру!..»
Мы его за штаны еле удержали, а сами не уходим – слишком соблазн велик. Душно. Смотрим, немец голову на грудь уронил. Задремал. Мы сидим, а вдруг притворился. А Митя, как ящерка из тёрна, юрк! – мы и опомниться не успели, а он уже в кузове покрышку режет ножиком. Потом видим, уже камеру за пазуху суёт. И вдруг немец глаза открывает и в упор смотрит прямо на Митю. Мы так и ахнули! А Митя замер и тоже своими чернющими глазёнками на немца уставился, как гипнотизёр. Сколько они так просидели – не знаю, но немец опять глаза закрыл и дремлет дальше. А через мгновение Митя уже рядом с нами, в терновнике и пазуха у него оттопыривается. Нырнули мы в овраг и до следующего утра там просидели.
Думаю, обошлось всё потому, что немцы как раз дислокацию меняли. Одни, вместе с тем «студебеккером» куда-то уехали, а их место заняли другие. А так бы несдобровать нам… Да всему хутору бы несдобровать… За воровство немцы строго карали.
Я сидел заворожённый отцовским рассказом. Как наяву представлял цепкие угольки-глаза Мити и вальяжные, сонные того немца.
- Он бы его сразу , наверное, расстрелял, - сказал он.
- Нет, - они бы всё показательно сделали… Не тот немцы народ… Им нас поучить надо было.
- А Митя этот очень отчаянный…
- Да. Он всю жизнь таким был. После войны работал сцепщиком вагонов на Узловой. Там и погиб.
- Как?..
- С напарником, молодым совсем хлопцем, формировали эшелон. И тут в вагоне тормоза отказали, что ли?.. В общем, оттолкнул он напарника, а сам между буферами оказался. Вот и всё…
А резины тогда всем хватило. Что ты!.. Упругая, тягучая… За двадцать пять-тридцать метров, любую цель с её помощью поразить можно было… Ладно, пойдём перехватим, - завершил отец.
Они направились в крохотную летнюю кухоньку, а моя находка, старая рогатка, так и осталась лежать на скамеечке.
Возврат к списку
